Так как моя беременность была для меня полной неожиданностью – я умудрилась залететь, принимая противозачаточные таблетки (а что вы хотели, эффективность всего 87%, вы попали в 13%), то и меры мне пришлось принимать экстренные.
С момента, когда врач на осмотре деловито заявила: «Беременность 6 недель, угроза выкидыша, сохранять будем?», и я, одурев от свалившейся на меня информации, тем не менее четко ответила: «Конечно», мое тело мне не принадлежало. Я мгновенно бросила курить, употреблять спиртное и попыталась правильно питаться.
Впрочем, к концу срока, выяснилось, что «поздно пить боржоми», в смысле – мне надо ложиться в больницу и ложиться на плановое кесарево.
Сборы мои в больницу больше смахивали на сборы эмигранта, которого высылают из страны без права возвращения, завещая в наследство всем остающимся на родине родственникам состояние изгнанника. Так как «полежать в больничке мне предстояло до самых родов, то есть более месяца, количество вещей, собираемых в дорогу, наводило мысли о вечном переселении, а тоска в моих глазах эту мысль всячески подтверждала.
Впрочем, тоска, по ходу, была только у меня. Все родственники и друзья так очевидно радовались тому, что я ложусь на сохранение, что в конце концов я невольно стала подозревать всех их в сговоре с целью сплавить несчастную будущую мать подальше для зверских пыток с последующим непременным умерщвлением моего измученного тела. Я, конечно ангелом не была, а беременность переносила из рук вон плохо, при этом почему-то полагая, что все окружающие просто обязаны разделить мои муки. Но все-таки припомнить какие-либо особо тяжкие грехи, способные подвигнуть ее близких на такой садизм, я никак не могла.
Когда-то я смотрела передачу о животных. Рассказывали о трудной жизни рыбы лосось, которая, когда приходит время нереститься, совершает прямо-таки священный хадж к одному единственному водоему, где сама когда-то народилась на свет. Путь ее полон лишений и опасностей. А после успешно исполненной обязанности по продолжению своего лососьего рода, эта героическая рыба погибает прямо там же, не отходя от кассы.
В какой-то мере во время своей беременности я ощущала себя этим пресловутым лососем. Типа, миссия близка к выполнению, организм отдает последние силы на то, чтобы выносить и родить здорового ребенка, а мне самой остается только терпеть и ждать финала. Причем, мысль о том, что родив, наконец, я тут же, подобно лососю, откину копыта, с каждым днем посещала меня все чаще и чаще. И если, поначалу, это казалось мне просто остроумной шуткой, то месяце на седьмом я всерьез засомневалась, что у меня получится выжить после такого издевательства над собственным организмом.
Сначала меня накрыл токсикоз. И это было не просто «поблевать утречком», это было полноценное и постоянное выворачивание наизнанку, никак не зависящее ни от времени суток, ни от количества еды, ни от запахов. Под конец я уже всерьез уверовала, что скоро свидижусь со всеми своими внутренностями, и, наконец-то смогу посмотреть на свой совершенно потерявший совесть желудок, и даже, при желании, высказать ему все, что о нем думаю. Короче, пару месяцев организм полностью питался внутренними ресурсами, поскольку каждая попытка ввести внутрь питательные вещества приводила меня к очередному свиданию с унитазом и ожиданию знакомства со своим ливером.
К концу лета я уже была вполне себе добропорядочным отнерестившимся лососем, который опочил с чистой совестью и стал пищей для своих собственных мальков. Потому как мой будущий ребенок, по моему твердому мнению, явно питался непосредственно мамой – при взгляде на себя в зеркало я видела истощавшего до дистрофии узника Освенцима, которого злые фашисты в качестве зверского эксперимента заставили проглотить огромный воздушный шар. Причем, чем больше становился шар, тем тоньше становились мои конечности и прочие части тела.
Слава богу, к осени токсикоз прекратился и я наконец-то смогла питаться почти нормально. Почти – это потому что мои вкусовые предпочтения изменились кардинально. Запах горящего масла стал мне настолько отвратителен, что из рациона пришлось исключить все жаренное. Зато побелка, штукатурка и мел превратились для меня в самые изысканные и желанные деликатесы. Появились и одноразовые извращения, вроде куска шоколадного торта с горчицей и колбасой, или винограда в кетчупе. Особенно я любила виноград «кишмиш», шоколадный торт «Прага» и продукцию «МакДональдса». Такая диета мгновенно привела мой вес в норму, но, так как остановится после месяцев токсикоза я не могла, то к моменту переезда в больницу, во мне уже никак нельзя было заподозрить жертву Освенцима, разве что, эта жертва уже изрядно опухла от голода.
Надо отдать должное моим многотерпеливым родственникам – они сносили мои капризы с истинно христианским смирением, хотя, что уж там говорить, выглядели они при этом не очень – измученные, как путники в пустыне и тоскливые, как евреи, подсчитывающие убытки.
Короче, к моменту моего отъезда в больницу мы с семейством были измучены до последней стадии, и если семья, скорее всего, жаждала хотя бы немного покоя и отдыха, то я ничего, кроме нового витка мучений от поездки в клинику не ждала.
Роддом был хороший, контракт с врачом подписан, а сам врач и персонал клиники были вполне достаточно мотивированы, чтобы терпеть мой испортившийся характер, и пытаться договориться с моей распоясавшейся фобией по отношению к медицине.
Оказавшись в больнице наедине со своими страхами и фобиями, я решила сосредоточиться на процессе деторождения. Как сосредотачиваться на таких процессах я из-за недостатка опыта и абсолютного отсутствия интереса к этой области до этого, совсем не знала. А потому целыми днями валялась в палате, бездумно пялилась в телевизор и читала детективы, которые мне поставляли в огромных количествах. Я никогда не была поклонником этого жанра, но, как выяснилось, ничего более серьезного мой измученный мозг тогда не воспринимал. Ужасы и фантастика вгоняли меня в панику из-за подогретого гормонами чересчур живого воображения, а любовные романы легко могли вызвать приступ сентиментальной истерики, спровоцированной теми же гормонами.
Помимо совершенно распоясавшихся гормонов, меня, а точнее мой бедный мозг, упорно атаковали врачи. Установив у меня достаточное количество заболеваний, чтобы оправдать мое пребывание здесь в качестве пациентки и неприлично большие деньги, полученные за мое лечение, они приступили непосредственно к этому лечению. Количество процедур и обследований не поддавалось никакому подсчету. Не отставали врачи и в рекомендациях по поводу моего питания. То мне запрещали пить больше полутора литров минералки в день из-за какой-то отечности и многоводия, то требовали исключить жирное и сладкое на основании невесть откуда поднявшегося уровня сахара в крови, да еще при этом устраивать разгрузочные кефирные или яблочные дни. Причем, как только мне что-нибудь запрещали, я тут же начинала хотеть именно этого, немедленно и в огромных количествах. Минералка, к которой я раньше была равнодушна, теперь являлась ко мне во снах, и я, как психованный наркоман, вскакивала среди ночи, чтобы тайком залпом влить в себя двухлитровую бутылку «Нарзана». Несчастного мужа, я, чуть ли путем шантажа заставляла контрабандой протаскивать или передавать мне гамбургеры и мороженное из «Макдональдса». А ненависть к кефиру и яблокам дошла у меня до того, что при виде этих, в общем-то, безобидных продуктов я с трудом сдерживала в себе жгучее желание втоптать их в грязь, вылить в унитаз, или уничтожить каким-нибудь другим способом, главное, чтобы он был мерзким и гарантировал полнейшую ликвидацию вышеозначенной снеди.
О том, что мне предстоит кесарево сечение было известно уже давно. Мой врач, ироничный пожилой еврей с банальной фамилией Рабинович, сообщил мне эту новость уже через неделю после моего поступления.
Я не особо порадовалась. Почему-то мне стало обидно, отчего это мои подруги смогли родить нормальным способом, а мне, несчастной, предлагают лечь под нож. Что я, какая-то недоделанная?
- Это почему мне нужно кесарево? - подозрительно спросила я.
Врач перечислил все мои диагнозы и под конец, суммируя этот внушительный список добавил:
- Да и таз у вас неперспективный.
Я даже обиделась за свой таз.
- Чего это он бесперспективный? Таз как таз. Некоторым очень даже нравится…
- Да я не спорю, у вас вполне симпатичный таз, - попытался утешить меня доктор. – Вот только для родов он не очень подходит.
Я не стала уточнять для чего именно подходит мой таз по мнению врача, но все же решила прояснить для себя все аспекты неожиданно открывшейся проблемы.
- Почему не подходит?
- Узковат, - доктор еще раз задумчиво окинул мою попу взглядом и поправил очки. – Видите ли, у вас достаточно крупный плод.
- Уж какой получился, - обидчиво ответила я. Мало того, что таз им бесперспективный, так еще и плод не устраивает.
- Нет, ну если бы у вас все было в порядке с почками, можно было бы конечно попробовать родить самостоятельно. Порвались бы, конечно…
Я тут же представила, как во время родов меня разрывает на куски, как пресловутую грелку, попавшую в зубы чересчур игривому Тузику. Меня передернуло, и больше на естественных родах я не настаивала.
Как-то во время лечения состоялся какой-то супер важный обход, с главврачом во главе, сопровождаемым кажется всеми докторами роддома в полном составе.
Рабинович встал в изголовье и принялся зачитывать мои диагнозы. На пятом я реально начала сомневаться, что их количество прилично для одного человека. Судя по нервному виду некоторых молодых врачей, они тоже недоумевали, почему я еще не в морге, или, на худой конец, в реанимации.
За два дня до операции вскрылась новая проблема. Дочитав все имеющиеся в наличии детективы, позвонив домой и, устроив своим небольшой разнос на тему: «Пока вы там прохлаждаетесь, я тут умру от тоски без чтения», я выползла погулять в коридор, где, у поста медсестры разжилась несколькими журналами про беременность и роды. То, что я совершила роковую ошибку, мне стало понятно только после прочтения статьи про перидуральную анестезию.
В журнале на трех разворотах подробно и красочно описывались все плюсы и минусы данного вида анестезии. Но у меня в тот момент было слишком живое воображение, обостренное бушующими гормонами, и из всего высоконаучного текста, призванного показать читателю преимущество этого прогрессивного вида анестезии надо всеми остальными, я запомнила лишь маленький абзац, суть которого сводилась к одному печальному факту, невесть зачем упомянутому в журнале, предназначенном исключительно для беременных.
Этот факт намекал на то, что, поскольку укол производится в позвоночник, то малейшая неточность может чисто теоретически привести к частичному, а то и полному параличу. Наверно, автор статьи хотел намекнуть на то, что перидуральную анестезию доверяют делать только очень опытным врачам, но мне, пораженной словами «частичный или полный паралич», уже было совершенно плевать, на то, что именно хотел выразить автор. На следующее же утро я безапелляционно заявила пришедшему на обход Рабиновичу:
- Доктор, мне нужно устроить такую анестезию, чтобы укол в вену, полная отключка, а потом, когда я приду в себя, все уже будет в прошлом.
Рабинович вздохнул и сочувственно посмотрел на меня.
- Общую, что ли? – уточнил он.
- Не знаю, как она у вас там называется, но никаких уколов в позвоночник! – отрезала я.
Врач уже был опытный и предпочитал с ненормальной пациенткой по пустякам не спорить. Посему, я, достаточно легко получив разрешение Рабиновича на неприкосновенность своего позвоночника, немного успокоилась, но на следующий день ко мне явился анестезиолог, который со мной еще не был знаком, а потому думал не о том, как скорее отвязаться от нервной пациентки, а о том, что свою работу надо выполнять хорошо.
Просмотрев мою карту и задав пару вопросов, он вынес свой вердикт.
- Ну что ж, все в порядке. Никаких противопоказаний я не вижу, будем делать перидуралку.
- В позвоночник? – почти шепотом уточнила я.
-Ну да, - врач ободряюще улыбнулся и стал что-то записывать в своих бумагах.
- Нет! - не своим от страха голосом сказала я. – Ни за что! Мне врач разрешил общую!
- А зачем? – искренне удивился доктор. – У вас нет никаких противопоказаний.
- Нет, я бы хотела укольчик в вену и вырубиться. Чтобы потом очнуться – и все уже позади.
- Но для ребенка безопасней перидуральная, - врач оторвался от своих записей и внимательно посмотрел на пациентку. – Вы же хотите, чтобы ваш ребенок родился здоровым? К чему ему лишняя нагрузка?
Под осуждающим взглядом врача я мгновенно почувствовала себя отвратительной матерью-убийцей. Сразу же представилась несчастный малыш, которого безответственная мамаша заставила нахвататься всякой гадости через пуповину. Короче, я устыдилась и, даже не успев осознать весь ужас положения, выпалила:
- Ну конечно. Раз ребенку лучше, давайте перидуральную.
И тут же пожалела о своих словах, но было поздно. Врач одобрительно улыбнулся, поднялся и, бросив: «Ну, вот и славно!», покинул палату, не дав мне ни малейшего шанса передумать.
Ночь перед операцией я провела дурно. От страха перед предстоящей операцией, которая начнется с опаснейшего укола в позвоночник, я никак не могла заснуть. Когда же, наконец, измученный организм провалился в сон, то мне приснилось страшное – анестезиолог с гнусной ухмылкой и огромной, кривой и ржавой иглой гонялся за мной по операционной вместе с несколькими медсестрами больше похожими на помощников мясника, в конце концов меня поймали и примотали к кушетке скотчем, после чего доктор премерзко хихикая всадил шприц прямо в мою спину. Проснулась я в седьмом часу от того, что со всей силы лупила ногами по кровати, видимо проверяя не парализовало ли меня часом. На эти гимнастические этюды с удивлением взирала медсестра, пришедшая будить пациентку, чтобы подготовить меня к операции.
От вида медсестры мне стало только хуже, будто бы мне явился ангел смерти с вестью о ближайшей кончине. Будучи тогда воинствующей атеисткой, я, пока медсестра проводила все необходимые манипуляции, мысленно посылала молитвы всем известным мне богам (а знаю я их, к слову, немало) и обещала все подряд – от соблюдения великих постов до принесения в жертву крупного и мелкого рогатого скота.
Молитвенный экстаз довел меня до того, что когда меня уже полностью подготовленную, со всеми необходимыми катетерами, обнаженную и беззащитную положили на носилки, прикрыли сверху тоненькой простынкой и повезли в операционную, меня стало трясти мелкой дрожью. Сначала я решила, что это от холода. Все-таки на дворе стоял декабрь месяц, возможно по коридорам больницы местами гуляли сквозняки. Весь кошмар ситуации дошел до меня, когда меня переложили на операционный стол и стали подключать к разным капельницам. Дрожь не проходила, как я не старалась ее сдержать.
Появление анестезиолога я встретила с одной леденящей кровь и душу мыслью – «Если меня трясет как бабку, разбитую Паркинсоном, то как же врач сможет попасть туда, куда надо?»
Я ни фига не эксперт в области уколов, но по логике я понимала, что в движущую цель доктору будет попасть гораздо труднее, чем в статичную. И тут же в голове всплыли строчки из статьи – речь шла о миллиметрах! Миллиметры, Карл! То есть, малое отклонение в любую сторону от правильной точки и все, паралич, отказ ног и инвалидная коляска.
«Какие к черту миллиметры, если меня колбасит так, словно через меня пропускают электрический ток» - пронеслось у меня в голове, и я поняла, что «пипец» настал.
Очевидно, что осознание своей близкой гибели не добавило мне бодрости духа. Наоборот, при виде анестезиолога я забилась в таких конвульсиях, что весь медперсонал, столпившийся вокруг, замер и пораженно уставился на меня.
- Что это с вами? – удивился анестезиолог, подозрительно глядя как мое тело извивается, словно уж на сковороде с кипящим маслом.
- Холодно, - стуча зубами, сообщила я ему.
К счастью, врач попался вполне понимающий, а может, я была не первой на его памяти пациенткой, которая в буквальном смысле тряслась от страха перед операцией. Поэтому он распорядился вколоть успокоительного, а сам встал в изголовье и начал медленным и печальным голосом рассказывать весьма занудную историю про своего кота. То ли от неимоверной занудности голоса, то ли от лекарства я постепенно начала успокаиваться. В конце концов, когда по мнению врача, амплитуда колебания моих конечностей достигла нормы, при которой он вполне мог с хорошими шансами на успех попасть иглой в нужное место моего позвоночника, эпохальное действие свершилось.
Сам укол я почувствовала слабо, занятая воспоминаниями молитвы «Отче наш», которую как-то в детстве попросила выучить наизусть моя покойная ныне бабушка. Удивительно, но слова молитвы вспоминались легко, и когда врач произнес «Ну, вот и все», я изрядно удивилась.
Следующие несколько минут я то и дело двигала ногами под простыней, стараясь отследить первые признаки приближающегося паралича. Но никаких признаков не было. Ноги вели себя совершенно так же, как и до введения доктором иглы, и я даже начала расслабляться. Но ненадолго. Ибо через стеклянное окошко операционной, в соседней комнатушке, я узрела Рабиновича с какой-то женщиной, деловито намывающего руки и с интересом поглядывающего на меня.
«Блин, это же они перед операцией так намываются, - пронеслось у меня в голове, - Сейчас ведь как придут, да как начнут резать. А анестезия-то, не подействовала совсем!»
Я все еще по привычке подергивала ногами, и соответственно их чувствовала. Мысль о том, что сейчас острый скальпель вонзится в мой беззащитный живот мгновенно заставила забыть все страхи о параличе. Наоборот, паралич уже не казался столь ужасным, ведь, случись он, я гарантированно бы не почувствовала боли. Со все возрастающей паникой я смотрела на приближающихся хирургов и на медсестру, которая прилаживала ширму, наверняка, чтобы я не смогла наблюдать свои внутренности через разрезанную дыру.
- Не надо! – пропищала я, от переживаний у меня сел голос и вместо вопля ужаса я издала невнятный звук, наводящий воспоминания о мелких грызунах.
- Что не надо? – удивился Рабинович, который чудом расслышал мой жалкий призыв.
- Резать не надо, - сдавленно произнесла я.
- Почему? – снова удивился хирург.
- Не надо…
- А как же я тогда должен проводить операцию? – уточнил Рабинович. – Я же не филиппинский хилер.
О филиппинских хилерах я тогда имела весьма смутное представление, вроде бы они могли проводить операцию, вскрывая больных голыми руками. Впрочем, мне было совершенно без разницы каким именно способом вскроют мое чрево. Паника захватила меня целиком. Еще немного, и я соскочила бы с операционного стола, невзирая на вставленные в меня капельницы и катетеры, и помчалась бы вон из больницы, куда глаза глядят.
Видимо анестезиолог прочитал это намерение по моему лицу и поспешил принять меры.
- Так, спокойно! Все идет хорошо, все по плану! Волноваться не надо.
- По какому плану? – возразила я, дико озираясь по сторонам. – Меня вон резать сейчас будут по живому.
- Почему по живому? Я же вколол вам лекарство, оно уже подействовало…
- Не подействовало! – выкрикнула я. – Наверное у вас лекарство неправильное, или у меня с организмом что-то не так! Ничего не подействовало! Вот, смотрите!
И я энергично задрыгала ногами, чуть не покалечив несчастного Рабиновича.
- Надо было ей общий наркоз дать, - пробурчал он, на всякий случай отодвигаясь подальше от буйной пациентки.
- Так, все понятно, - заявил анестезиолог. – Сейчас все уладим. Евгения, не волнуйтесь! С чего вы решили, что на вас не подействовала анестезия?
- Так я же чувствую свои ноги! И могу ими двигать! Видите? – и я снова задергала ногами, теперь и ассистентка Рабиновича посчитала правильным отодвинуться от меня на безопасное расстояние.
- Хорошо, хорошо, - успокаивающе проговорил врач и переместился за ширму. – Говорите, что все чувствуете? Прекрасно! Вот что я сейчас делаю?
- Не держите меня за дуру, доктор, - возмутилась я, подозрительно наблюдая за врачом. – Если я говорю, что чувствую, значит, чувствую. Вы трогаете меня за левую ногу!
- А теперь?
- А теперь за правую! Вы что, мне не верите? Будем теперь в угадайку играть?
Тем временем врач с победным видом прошел в поле моего зрения, торжественно помахивая огромной иглой, от одного вида которой я перестала дышать. Сейчас мне стало окончательно ясно, что врачи этой клиники – злобные маньяки и прямо сейчас начнут убивать меня на этом самом столе.
- А это что? – спросил анестезиолог.
- Игла, - прошептала я и зажмурила глаза. – Только, пожалуйста, убейте меня быстро и безболезненно, а то мне очень страшно!
- Тьфу ты! – обиделся врач-убийца. – Да не собираемся мы тебя убивать! Ты думала, что я трогал твои ноги за ширмой, а на самом деле я колол их этой иглой. И поверь мне, если бы не мое лекарство, ты бы почувствовала боль от уколов. Так что расслабься, ты в полной безопасности.
- Правда? – я уже так устала бояться, что ощутила сильнейшее желание поверить доктору, которого за секунду до этого причисляла чуть ли не к самым злобным маньякам-потрошителям. – И я ничего не почувствую?
- Ничегошеньки! Клянусь! – очень убедительно произнес врач.
И тут же повернулся к застывшим коллегам.
- Ну, давайте уже, приступайте, пока она в адеквате! И вообще, я не психиатр, могли бы сами ее подготовить к операции, с участием специалистов по профилю.
Я хотела было обидеться на то, что врач почти назвал меня сумасшедшей и психованной, но тут хирурги снова приблизились к столу, и я замерла, практически парализованная мыслью, что сейчас вот-вот меня разрежут.
Тем временем хирурги за ширмой стали производить какие-то манипуляции с моим животом. Сначала я почувствовала легкие прикосновения, потом вроде бы что-то потекло, а Рабинович, пробормотав ассистентке нечто невнятное, вдруг неожиданно со всей силы надавил на меня, снова надавил, после чего практически возлег на мое многострадальное брюхо всем своим весом.
Я не успела ни толком испугаться, ни толком возмутиться, как до меня донесся странный звук. Поначалу я даже не сразу поняла, что это за звук. Но по мере того, как до моего затуманенного мозга стала постепенно доходить очевидная истина – это плачет мой собственный новорожденный ребенок – меня посетило чувство сродни тому, которое я испытала, увидев на стенде института свою оценку за госэкзамен, только в сто раз сильнее.
Даже скудных моих познаний в педиатрии хватило на то, чтобы понять – если ребенок сразу закричал – это хорошо. С ним все в порядке, и, честно говоря, не самый лучший период моей жизни под названием «беременность» с этой минуты отошел в историю.
В ожидании чудесного я уставилась на ширму. Так уж получилось, но во всех художественных фильмах, которые я смотрела, сразу после удачного разрешения героини от бремени довольный и усталый врач поднимал умильного розовопопого младенца на вытянутых руках, демонстрируя счастливой роженице народившееся чадушко. Кинематограф уже не в первый раз надул меня, столкновение с реальностью, как это бывает в жизни, несколько уступало вымыслу. Ничего похожего не произошло.
Мимо меня продефилировала медсестра, неся в руках эмалированный поддон, вроде тех, куда сваливают обрезки мяса в кулинарии. На поддоне, в общем-то и лежало мясо – по крайней мере, с первого взгляда у меня возникли именно такие ассоциации – нечто бесформенное и красно-фиолетовое.
«Вот я и свиделась со своими внутренностями» - пронеслось у меня в голове.
- Смотри, мамаша, мальчик у тебя, - проговорила походя медсестра и ткнула в центр куска пальцем. Удивившись, откуда в куске мяса может взяться мальчик, я невольно посмотрела в указанном направлении. Та часть массы, куда упирался палец медсестры, отдаленно напоминала маленький мужской половой орган.
В принципе, я всегда считала себя вполне сообразительной девушкой, которой тупление не свойственно. Но, вероятно, в препаратах, которыми меня щедро накачали перед операцией, содержалось что-то крайне негативно влияющее на мозг. Ничем иным вою явную тормознутость, сопровождающую первые минуты ее материнства, я объяснить не могу.
Пока мимо меня проносили моего сына, я как-то даже не осознавала этот факт – просто тупо пялилась на пипиську младенца с таким видом, словно еще чуть-чуть и мне должен открыться сакральный смысл происходящего. Никакого сакрального смысла, впрочем, младенческая пиписька мне не открыла, хотя я старательно фокусировала на ней взгляд, вплоть до того момента, когда медсестра с поддоном и его содержимым скрылась в соседнем помещении.
Оттуда донеслось:
- Неплохо для кесаренка. Восемь-девять по Апгар, пять килограммов, пятьдесят пять сантиметров.
Переваривая эту информацию, я протупила еще некоторое время, а потом в мозг постучало запоздалое просветление:
«Ну, офигеть теперь! Это же был мой сын! А я ничего и не увидела, кроме одного этого самого места. Вот блин, и как же я теперь его узнаю? Не заглядывать же всем младенцам в подгузники?»
Тут же представив себе картину, как я в поисках своего родного отпрыска заглядываю между ног всем малышам роддома в надежде опознать запечатленный в памяти образ, я глупо захихикала и окончательно впала в ступор.
Зашивали меня так долго, что я заскучала. Голова работала вяло, раз за разом прогоняя перед мысленным взором маразматичную сцену идентификации сына по первичному половому признаку. Другие мысли казались не актуальными, а оттого не отягощяли мое и без того изрядно оскудевшее воображение.
Конец процедуры я встретила с радостью и облегчением. И меня посетило вполне закономерное и заслуженное желание поспать.
В реанимационной палате, куда меня привезли, казалось, ничто не препятствовало этому логичному намерению. Однако, не сложилось.
Лишь только я, с осознанием честно выполненного долга, изгнала из головы уже изрядно поднадоевшие сцены опознания ребенка и вознамерилась отойти в объятия Морфея, начала отходить анестезия.
Конечно, добрый врач анестезиолог, любитель кошек, вовсе не обещал мне, что обезболивание будет вечным, однако такой подляны я никак не ожидала. Сначала заныл низ живота. Я попыталась абстрагироваться от боли, но ощущение усиливалось с каждой минутой. Вместе с болью ко мне вернулась трясучка, да такая, что предыдущее подрагивание перед операцией показалось мне просто смешным недоразумением. Меня буквально колотило, как будто все мои органы бились в безумной дикой пляске, более всего смахивающей на брейк-данс восьмидесятых. При этом меня бросало попеременно то в жар, то в холод с пугающей периодичностью.
«Вот и все, - в ужасе думала я, глядя как е конечности бурно отплясывают джигу, заставляя простыню извиваться причудливыми волнами. – Вот и пришел конец. Рыба лосось благополучно отнерестилась и в предсмертных судорогах заканчивает свой смертный путь».
Мне даже не было страшно, только очень хотелось, чтобы этот удалой варварский танец поскорее закончился вместе с изматывающей нудящей болью.
Еще и медсестра куда-то подевалась. Хотя я подозревала, что медсестра все равно ничем бы не смогла мне помочь. Я скорбно лежала на подергивающейся койке, уже не пытаясь унять судороги или перестать думать о раскаленном железном штыре – исходя из моих ощущений, этот штырь засунули мне прямо в живот и периодически проворачивали, несомненно с целью усилить и разнообразить мои болевые спазмы.
Явление дедушки-врача я восприняла без удивления, энтузиазма или любопытства. Ну, дедушка, ну, врач, если судить по его халату и бейджику. Ну, зашел. Мало ли, какие у врача могут быть дела в послеоперационной палате. Мне вообще слабо верилось в саму возможность спасения, а уж идея, что избавление явится ко мне вместе с этим престарелым субъектом уж и вовсе была отвергнута как утопическая.
- Ну-с, как вы себя чувствуете? – проговорил старичок, ласково улыбаясь.
- Хреново, - честно сообщила ему я, недоумевая какого черта ему от меня нужно.
- Ну что? Будем вставать? – сладенько поинтересовался дедулька, причем знак вопроса еле угадывался в его интонации. Я решила, что старый хрыч совсем впал в маразм и с кем-то меня спутал. С таким же успехом он мог предложить мне полетать или побегать по стенам – все эти действия для меня были так же недостижимы, как и попытка встать с кровати.
- Вы, наверное, меня с кем-то путаете, - я с трудом попыталась донести до него свои мысли, клацая зубами в такт содроганий своего тела, то есть практически на каждом слоге. – Я тут после операции, вообще-то. Только что!
Дед расплылся в улыбке еще шире. Казалось его растянувшиеся губы разделили его лицо на две части. В верхней части хитровато блеснули его глаза.
«Маньяк! – дошло до меня. – Вот, блин, попала! Это же типичный сумасшедший врач-убийца! Старикан выжил из ума и теперь шарится по роддому в поисках жертвы».
- Я знаю, что вы после операции, - между тем сообщил мне престарелый маньяк. – Давайте мы все-таки поднимемся и немного походим.
«Ага, точно! Это несомненно будет последняя прогулка в моей жизни!» - подумала я, но все же решив побороться за свою жизнь, вслух произнесла, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительнее:
- Не давайте! Говорю же, мне недавно операцию сделали. Настоящую! Со скальпелем и швами! Я не то, что ходить, я лежать-то не очень могу!
- А вы попробуйте, - доброжелательно предложил старичок, вовсе не впечатленный скальпелями и швами.
- Нет! – отрезала я.
- Ну, не упрямьтесь. Вам совершенно необходимо встать! Продолжал увещевать меня дед, все с той же ласковой улыбкой.
- По-другому никак? – с надеждой спросила я.
- Никак, - развел руками дедулька и сочувственно вздохнул.
- Может, я еще чуть-чуть полежу? – я попыталась немного потянуть время. – Ну, хоть полчасика? Или десять минут?
- Ну, попробуйте потихонечку сесть!
Поняв, что благочинно опочить в кровати мне не дадут, я подумала, что возможно старый пердун не так уж и неправ – к чему мучиться? Все равно мои силы были на исходе. Пусть уж этот безумный маньяк прикончит меня сразу – а то боль и судороги, похоже, не собирались проходить, и это ощущение достало меня даже больше, чем навязчивый дедок. Тем более, что дедок тоже отставать не собирался.
Кинув последний взгляд на пустующий стул медсестры, я стиснула зубы и попыталась приподнять свое тело, пребывая в полной уверенности, что эта попытка меня и прикончит.
Странно, но тело не без усилий, но все же послушалось. Я застыла в позе «сидя», выпучившись на своего мучителя.
- Вот и молодец, вот и умничка! – умильно засюсюкал дед. – А теперь аккуратненько спускай ножки с кушетки.
«Да этот извращенец не успокоится, пока не увидит мой хладный труп, - обреченно подумала я, но сопротивляться не стала, слишком уж устала, потратив на возражения все свои оставшиеся силы. – Помирать, так с музыкой!»
И я лихо скинула ноги с койки.
От боли у меня сперло дыхание.
- Ну, не так быстро! – искренне испугался старичок. – Надо медленно, плавно…
«А месье знает толк в извращениях, - решила я. – Ему надо меня ухандокать непременно медленно и плавно, дабы я прочувствовала все стадии постепенно. Быстрая смерть жертвы его не привлекает. Фиг с ним! Один хрен, живой я из этой передряги все равно не выберусь!»
Моя прогулка по коридору, хоть и не закончилась фатально, но все же и на призовое место в моем личном рейтинге самых приятных событий не претендовала. Дедок плелся рядом, символически поддерживая меня за локоть, а сама я ковыляла мимо равнодушного персонала больницы, чувствуя себя Мересьевым, первый раз вставшим на протезы.
А потом меня перевели в послеродовую и познакомили с моим сыном. Но это уже совсем другая история.
Journal information