Однажды я насмерть перепугала мою маму, вернувшись от врача в слезах. Когда мама уже мысленно приготовилась к самому страшному, я сквозь рыдания, поведала ей причину своей истерики. Был ноябрь, темнело рано. Я весила 90 киограмм (думаете легко выродить пятикилограммового пацана), носила тяжеленную шубу из овчины (только она застегивалась на моем огромном животе), и самым сташным моим кошмаром было - упасть. Причем даже не сколько из-за того, что я боялась при падении повредить что-то себе или будущему ребенку, а просто я очень четко понимала - я не смогу подняться. Так и буду, подобно перевернутой черепахе, валять на спине, бестолково суча ручками и ножками на потеху прохожих. Поэтому, чтобы ни в коем случае не подскользнуться и не приблизиться к этому кошмару мною были приобретены зимние ботинки огромного размера с тяжеленной рифленой подошвой, сразу же названные мною "говноступы". И хотя походка моя приобрела некоторое сходство с походкой робота Вертера, я предпочитала терпеть эти неудобства, лишь бы не подскользнуться и не потреять равновесие.
Так вот, иду я из поликлиники. Пусть мой лежит через дворик. Ноябрь, темнеет рано. Я походкой Командора тяжелой поступью следую к своему подъезду, как вдруг мне под ноги кидается щенок спаниэля. Сама понимаете, грации и маневренности во мне как в беременной обожравшейся слонихе, так что сделать я ничего не успеваю, да и не видно ни фига - темно, живот огромный, шуба. Судя по взвизгиванию, Щенок все-таки умудрился попасть под мои "говноступы". Судя по тому, что он очень резво удрал, ничего жизненно важного я ему не повредила. Однако, от одной мысли, что "бедный маленький ни в чем неповинный щенок попал под ноги такой неуклюжей бегемотихи и повредил себе лапку" я разрыдалась так, что мама отпаивала меня валерианкой.
Кстати, после разрешения от беремени, сентиментальность, к счастью, покинула меня вместе с лишними килограммами.
С чего, бишь, я начала? Ах, ну да. С фильмов. Так вот, ни один шедевр кинематографа не заставил меня прослезиться. Впрочем, литературные шедевры тоже так и не смогли растрогать мое жестокое сердце. Кроме одного. И было это очень давно, в мои лет двенадцать.
Знаете, как я читала? у нас дома была великолепная библиотека. Дед очень уважал это дело, а возможности и деньги у него были. В основном библиотека состояла из собраний сочинений. Я методично открывала полку, брала первый том, потом второй, пока не дочитывала все до конца. Я даже соцреалистов (их, к сожалению, частенько давали в нагрузку к классикам) так многих осилила. Чего уж говорить о пятнадцати томах Дюма или восьмитомнике Купера. Вот именно на Купере меня и распоганило.
Нет, никто не умирал. Не было трогательных животных, ожидающих своих хозяев (кстати, про Белого Бима папаша мне прочитал в мои четыре года, с тех пор я как-то очень спокойно отношусь к страданиям наших братьев меньших), не было умирающих от голода или холода детишек. Первые и единственные слезы, исторгнутые из моей черствой души были по поводу... объяснения в любви.
Итак, книга "На берегах Онтарио", сцена, где Следопыт пытается объясниться в любви Мейбл, а она радуется, потому что уверена, что Следопыт говорит от имени своего друга. Я много раз потом к ней возвращалась, к этой сцене. И до сих пор мне как-то не по себе. Но вот понять, почему именно эта сцена, я до сих пор не могу. И действительно, почему именно она, а не сцена, например, казни молодогвардейцев? Или двойного самоубийства "Ромео и Джульеты" ? В общем, тайна это так и осталась для меня тайной.
А теперь скажите мне, вы когда-нибудь плакали от прочтения книг? Ну, и вообще, что именно способно вас растрогать до слез?
Journal information